Элина Быстрицкая: «В тринадцать лет я попросилась на фронт»

В июне 1941 года мы решили, что каникулы проведем у папы. Взяли только летние вещи. Мечтали, как будем купаться и загорать. И вдруг 22 июня...

Когда актриса Малого театра Элина Быстрицкая рассказывает о войне, пронзает мысль: а еще говорят - у войны не женское лицо, и уж тем более - не детское... Еще 13-летней девчонкой Элина устроилась медсестрой во фронтовой госпиталь, прошла всю войну, за что и получила звание «Сын полка».

- Элина Авраамовна, что День Победы означает лично для вас?

- Это самый светлый праздник, какой только бывал в моей жизни. Но чем больше проходит времени со дня окончания войны, тем большая ответственность ложится на нас перед лицом истории. Нельзя забывать о подвиге нашего народа, который выиграл одну из самых жестоких войн за всю историю человечества.

- А разве кто-то забывает?

- Как сказать... Иной раз на ветеранов без боли невозможно смотреть: каждого хочется обогреть, поддержать. Да и не слишком активно, мне кажется, наше телевидение рассказывает о фронтовиках. О них вспоминают лишь в преддверии 9 Мая. Это несправедливо.

ПОВСЮДУ ГОРЕЛ НЕУБРАННЫЙ ХЛЕБ...

- Насколько я знаю, в год, когда началась война, вы с родителями жили в Киеве?

- Да, мама работала в киевской школе, отец - военный врач, постоянно разъезжал по воинским гарнизонам, больницам, госпиталям. В июне 1941 года мы решили, что каникулы проведем у папы. Взяли только летние вещи. Мечтали, как будем купаться и загорать. И вдруг 22 июня.

На Украине война начиналась стремительно. Я помню, как вражеские самолеты летели бомбить Киев. Помню, как спешно начали грузиться эшелоны. Как стал обыденностью рев сигнала воздушной тревоги. Вдруг вся жизнь оказалась вывернута наизнанку.

- Но вместо того, чтобы отправиться в эвакуацию, вы пошли работать в госпиталь.

- Мне казалось, что это самое правильное, что можно сделать. Все мальчики хотели на фронт, девочки - спасать раненых. Да вообще не важно, что делать, главное - помогать бить врага. Поэтому через неделю после начала войны я пошла в госпиталь, в котором служил отец. Сперва хотела попросить его определить меня на службу, но потом подумала и решила действовать самостоятельно - мне ведь четырнадцатый год, уже большая! Правда, часовые на проходной меня не пропустили. Тогда завернула за угол и просто перелезла через ограду. В штабе госпиталя я нашла кабинет комиссара, вошла к нему и заявила: «Хочу помогать фронту». Он внимательно посмотрел на меня и спросил: «Что ты умеешь делать?» Я очень важно, с достоинством ответила: «Для фронта я умею делать все». Комиссар вполне серьезно решил: «Хорошо, будешь работать в нашем госпитале. Разносить раненым почту, писать им письма под диктовку и читать газеты».

- Как он согласился принять на работу ребенка?

- Вы знаете, я всю жизнь вспоминаю о нем, как о мудром человеке. Он понимал, как важно общение для искалеченных войной людей.

Вскоре госпиталю пришлось эвакуироваться. Лаборатория, которой руководил мой отец, выбирались на крытых грузовиках. А весь остальной личный состав уезжал поездом. Мы должны были соединиться на небольшой станции Готня под Харьковом. Я ехала, разумеется, с отцом. И когда наши грузовики выехали за город, мы обомлели - повсюду горел неубранный хлеб, его специально подожгли, чтобы урожай не достался немцам. На это невозможно было смотреть без слез. Так мы добрались до Готни, едва не попав к фашистам, потом переехали в Уральск и так все дальше и дальше.

- Вы все так же продолжали читать раненым газеты?

- К тому времени я уже окончила курсы медсестер. Втихомолку я гордилась, когда раненые в палатах говорили то ли в шутку, то ли всерьез: «Пусть придет вот та лаборантка, что с косичками, тогда я дам кровь, а другим - не дам». Может, они думали, что это к ним приходит дочка или младшая сестричка. А я изо всех сил старалась сделать укол так, чтобы им не было больно. Освоила маленькую хитрость: надо как-то отвлечь внимание раненого от укола - например, легонько шлепнуть его ладошкой. Кто-то научил меня микроскопировать, потом я стала самостоятельно делать все анализы. Словом, я стала полноценной лаборанткой военного госпиталя.

«ХОРОШИЙ ТЫ ЧЕЛОВЕК, ДОЧКА»

- Вопрос, наверное, банальный, но что было самым страшным на войне?

- Здесь можно о многом сказать. Гибель людей у тебя на глазах, постоянный запах крови, который меня потом долго преследовал, голод.

Помню, как однажды мы остановились на железнодорожной станции. Рядом стоял развороченный снарядом вагон. Ветер выносил из него в черную обугленную степь белые треугольники -письма с фронта и на фронт. Я печально смотрела на эту метель из писем и думала -сколько же людей не дождутся весточки от своих родных, будут думать, что они погибли! Вместе со мной на это смотрели и раненые солдаты. И по из глазам было видно, как они представляют, что вот так могли бы лететь и их письма. Я начала что-то лепетать им, что письма соберут и отправят по назначению. «Хороший ты человек, дочка», - хмуро сказал один из раненых. Остальные молчали. Мне хотелось крикнуть им, что, возможно, среди этих писем и мое письмо или весточка мне от папы. Но я промолчала: зачем добавлять к чужому горю свое?

- А разве ваш папа был не с вами в лаборатории?

- Нет, его незадолго до этого отправили под Сталинград. Он писал, что жив, здоров и надеется на скорую встречу. Потом письма перестали приходить, и наступило глухое молчание. Мы с мамой подозревали самое худшее. Как могли, разыскивали папу, но ответа на свои запросы не получали. И каждый день надеялись: вот сегодня придет от папы письмо.

- Пришло?

- Пришло, но только через несколько месяцев. Оказалось, что папу из-под Сталинграда направили на Кавказ, где тоже шли жестокие бои. Его часть попала в окружение. Они получили приказ выходить к своим поодиночке, мелкими группами. Но папа как врач не мог оставить госпиталь. Помог случай. Однажды тяжело заболел генерал, командовавший остатками разгромленных войск. За ним прислали самолет с «Большой земли», как тогда говорили. Папу-врача приставили его сопровождать. Так он оказался, наконец, за линией фронта, и немедленно стал нас разыскивать.

НА МЕСТЕ РОДНОГО ДОМА УВИДЕЛИ РУИНЫ

- Вы ведь до самого окончания войны служили в госпитале?

- Почти. В 1944 году война покатилась к закату. И стали поговаривать о том, что таким молоденьким, как я, уже нет особой необходимости служить. Замполит госпиталя мне сказал: «Тебе надо учиться. Возвращайся в нормальную жизнь» Меня отправили в штаб, я взяла справку о том, что добровольно служила в действующей армии и вместе с мамой и семилетней сестренкой мы поехали в Киев, а папа остался в армии. И вот сколько лет прошло, а до сих пор помню это страшное, щемящее чувство: мы подошли к нашему родному дому и на его месте увидели руины.

- Говорят, что вы единственная актриса, которая обладает званием «Сын полка»...

- О, это забавная и в то же время грустная история. Уже много лет спустя после войны, когда мне нужно было оформлять пенсию, в отделе кадров Малого театра начальница заявила, что мое участие в войне невозможно подтвердить никакими документами и что Быстрицкая, дескать, никогда и ни на каком фронте не была. Меня это разозлило. Я поехала в архив Министерства обороны, расположенный в Подольске, и попросила восстановить справедливость. Можно представить, в каком я была ужасе, когда мне сказали, что моей фамилии в списках нет. Я настаивала, называла номера госпиталей. И, наконец, документы нашлись. Правда, не за весь период, а лишь за часть. Но и по ним мне определили полтора года службы в действующей армии. И вот со временем меня наградили орденом Отечественной войны II степени, медалями за участие в войне и значком «Сын полка». Ведь звания «Дочь полка» просто не существует, поэтому так и довелось стать сыном.