Люди из документов заговорили

– Захар, ваш новый роман погружает в атмосферу первых десятилетий прошлого столетия. Давайте напомним читателю, как возникла идея написать о Соловках.
– Действие романа происходит в Соловецком монастыре в конце 20-х годов прошлого века. На Соловках находился лагерь особого назначения – СЛОН, часть ужасной машины ГУЛАГа. Как писал в стихах Эдуард Лимонов, «СССР – наш Древний Рим». Время титанов, полубогов и демонов. Понятно, что Соловецкий монастырь начинался не с возникновения тюрьмы, а практически за пятьсот лет до этого. На Соловках была организована военная школа юнг – благодаря этому обстоятельству я попал на остров. На мысль написать о Соловках меня натолкнул мой земляк, режиссер Александр Веленинский, автор фильма «Географ глобус пропил», мы оба из Нижнего Новгорода. Его отец учился в соловецкой школе юнг, для него это была личная история. Он собирался снимать кино на Соловках, позвал меня.
– До этого вы были на Соловецких островах?
– Нет, не был. Я мечтал побывать на Соловках с детства. Когда мне было лет 13–14, прочитал роман «Степан Разин». Обнаружил, что Степан Разин, одна из важнейших фигур русской национальной истории, по определению Пушкина, «самое поэтическое лицо России», он же – пират, черт, негодяй. Разин дважды ходил на Соловки, добирался с Дона. Он касался стен монастыря. Монастырь Соловецкий так и стоит столетия. Разного толка события были связаны с монастырем. Туда всегда ссылали всех смутьянов, негодяев, государственных преступников. Метафора коммунистического ада. Монастырь и тюрьма.

Место намоленное, со звериной историей

– Соловки – тема-глыба. Почему именно эта, а не иная эпоха стала героиней «Обители»?

– Я стал выбирать время действия романа. Семнадцатый век: никоновская реформа, раскол, соразмерный с 1917 годом, который запустил огромную трещину в русском национальном сознании. Соловецкий монастырь десять лет держал оборону, не поддавался реформе. Крестились двоеперстно. Один монах оказался предателем, показал стрельцам царевым тайный ход. Монастырь был взят, перебиты все монахи, настоятели, священнослужители. Место, с одной стороны, намоленное, с другой – зверское, со звериной историей. При большевиках людей уничтожали, шли расстрелы. В то же время жила идея перековки человека, создания человека нового типа – советского, большевистского. Причем создавали из всех подряд: из контрреволюционеров, священнослужителей. Сидели и видные большевики, и левые, анархисты, эсеры – все, кто разошелся с Ильичем. Так или иначе, на Соловках началась история ГУЛАГа. Созвучно с тем, что описано в текстах про беспризорников у Макаренко. Блатная эстетика, воры в законе, тюремные понятия, татуировки, шансон тоже там зародились.
– Как долго вы работали над романом?
– Три с половиной года. Год начитывал материал: с Севера мне присылали диссертации, курсовые работы, документы. У меня колоссальная библиотека по Соловкам, от создания монастыря до нынешней жизни. Роман тащишь-тащишь, как камень, до самого верха. Дотащил до середины, потом он покатился, я за ним бежал. По сути, нет никакой художественной литературы по Соловкам. Есть публикации Ширяева, Лихачева, мемуары. Серьезная документальная основа: переписка, письма Флоренского. Все это я читал. Надо было все сфокусировать в одном тексте. Сначала задумал повесть, потом она превратилась в небольшой роман, потом в большой роман, затем в 800-страничную эпопею... Закончил роман с некоторым удовольствием, его можно было всю жизнь писать.

Полубог на побегушках

– Есть какие-то параллели той эпохи и – нашего времени?
– В свое время я работал в рядах милиции особого назначения, потом ушел в ряды оппозиции, участвовал в митингах. И понял, что вчерашние мои собратья и нынешние собратья – люди, находящиеся в пространстве одной трагедии. На Соловках палачи сами превращались в жертвы. Не то, что у них своя правда, они тоже в некотором смысле наша родня, они тоже это видели, пережили.
– В «Обители» много персонажей, как же вы управились со всеми этими нитями судеб?
– Да, в романе сорок главных героев, сто эпизодических. Многие выписаны достаточно подробно, большинство имеют реальных прототипов, у каждого своя история. Сначала все эти герои были эпизодическими. Они пришли ко мне из сводок, мемуаров. Начал писать, герои просто появились, чтобы оттенить главных персонажей. Шаг за шагом – это стало довлеть надо мной. Я придумал метафору. С одной стороны, я взял людей из документов, они вдруг заговорили. Появились письма, записочки, дневники. Я ощущал себя полубогом. Из чекистских отчетов вдруг стал лепиться человек, потом он стал моим полноправным собеседником. Герои заявляли: «Вот мне здесь надо появиться, пару фраз сказать». Или: «Мне нужно лучше выглядеть». Полубог стал у них на побегушках. Я начал подтаскивать часть биографии, чтобы они еще больше присутствовали. Я не имел права оставить их на полпути.
– Многие эпизоды романа были воссозданы по воспоминаниям очевидцев?
– Мемуарист Солоневич писал, как устраивали спортивные праздники в лагерях. Есть вещи, которые сегодня кажутся нам чудноватыми. Организатору спортивного праздника давали вольную, он ходил по всему лагерю, выбирал спортсменов из числа заключенных. Он, заключенный, мог сидеть на берегу с начальником лагеря, практически Наполеоном. Странные ситуации, но они имели место. Нынешнее наше деление политическое, гражданское, социальное к тому времени отношения не имеет. Я мог бы описать отвратительного либерала, замечательного патриота, который предостерегал от будущих бед. Любое желание быть умнее самого себя и своих героев – ложное.
– У вас не было соблазна описать в романе Павла Флоренского?
– Слава богу, он сидел позднее, в 30-е годы. Описывать Флоренского, такого титана, мог Лев Николаевич Толстой. Флоренский будет разговаривать моими словами? Я не мог себе позволить.

«Тихий Дон» прочитать – как с родней повидаться

– Каким читателям адресован роман?
– На радио «Маяк» меня спрашивали, читают ли сегодня большие романы? А что, твиттеры заменяют чтение? Повторю: большой роман – правильная штука для релаксации. Пространство: ты в домике, спрятался, исчез. Однажды к маме приезжаю, она плачет. Спрашиваю: «Мамуль, что случилось?» Она говорит: «Тихий Дон» прочитала – как с родней повидалась». Она «ушла» в «Тихий Дон», там все близкие, родные. Ходила-ходила, всех расцеловала, вернулась обратно. В рассказах она была бы, как в гостинице.
– Будет ли экранизирован роман «Обитель»?
– Когда пишу текст, мне надо, чтобы я минимально присутствовал, чтобы все само зашевелилось, само пошло. Текст пишется в погоне за картинкой, которую я вижу. Важно ничего не упустить, никакую деталь. Я жил на Соловках, видел природу, камни, деревья. Нарисовал себе карту Соловецкого монастыря, чтобы понять, кто был в какой роте, откуда вышел, чья была дровня, где был информационно-следственный отдел, куда вели расстреливать, в какие ворота въезжал начальник лагеря Эйхманс. Все ожило. Кино внутри меня. Но книга – не кино, это проза. Несколько режиссеров выступили с предложением экранизировать роман...
– Вы в детстве много читали?
– Когда был подростком лет девяти, меня взорвало. Мы переехали из деревни Ильинка, в Рязанской области, в город Дзержинск. Я стал читать очень много стихов. Начал с Есенина. Меня понесло: символисты, футуристы, акмеисты. В школе никто про это не знал. Я никому не рассказывал, кроме мамы, папы и двоюродной сестры-филолога.
Однажды жарким летом на размякшем асфальте я вывел сучком дерева свою фамилию, имя: «Прилепин Евгений Николаевич». Так по паспорту. И дописал: «Писатель, поэт, публицист». Потом эта тема покинула меня на двадцать один год. Был большой зазор, я занимался совсем другими вещами: был грузчиком, вышибалой в ночном клубе, учился в университете... Оказалось, что вся информация мне пригодилась. Писать первый роман начал в 28 лет. С тех пор не могу никак остановиться. Недавно ездил к маме в Дзержинск, сделал крюк, хотелось посмотреть, осталась ли та надпись... Ее нет.

Видеозапись встречи Захара Прилепина с читателями можно посмотреть в библиотеке 183 «Книгоостров».

Любое желание быть умнее самого себя и своих героев – ложное.

Автор: Ольга Шкабельникова