Ветерану войны из Ново-Переделкина Федору Федоровичу Пискунову 95-й год, но он бодр, подвижен, общителен

Мы сидим с ним, два старика, почти что ровесники, в его прибранной комнате. В нашем возрасте главное -найти какое-то дело себе, занять себя, вернее мозг свой занять, ведь оба мы -люди «умственного труда».

- Пишу свою родословную, - говорит Федор. - Предки мои, деды, прадеды, да и родители были неграмотными, ни слова о себе не оставили, вот и напишу о них, что знаю, что помню, и о своих детях, внуках...

Стал рассказывать, в каких условиях рос на хуторе Кузнецове Ростовской области, о голодных годах, об учебе в школе ФЗО, дальнейших скитаниях в Ростове и других городах, даже в тюрьме довелось побывать. Потом война, контузия, тяжелое ранение, инвалидность, разные послевоенные перипетии...

- Какая ж трудная была у тебя, Федор, жизнь! - вырвалось у меня. - Только с твоим оптимизмом можно было перенести это и так вот сохранить себя!

И мне захотелось поделиться с читателями «На Западе Москвы», как все было.

ПОДСНЕЖНИКИ СПАСЛИ ОТ ГОЛОДА

... 1932 год. Урожай на их хуторе был хороший, колхоз собрал в достатке пшеницы, кукурузы, фасоли, гороха, неплохо выдали колхозникам на выработанные трудодни. Но осенью нагрянули из района разные уполномоченные, выгребли все до зернышка и в колхозе, и у колхозников, местные головотяпы забирали даже коров, свиней, овец, кур. Остались у людей только соленья в погребах. К средине зимы все было съедено, и начался страшный голод. В пищу шли голуби, воробьи, кошки, собаки, потом и этого не стало. В семье Пискуновых умерло 14 человек, в том числе отец. Еле живая мать осталась с двумя опухшими от голода пацанами. Казалось уже смерть неминуема. Но двенадцатилетний Федя добрел как-то до лесочка, надеясь набрать в гнездах птичьих яиц, как делали ребята в прошлом году. Да где ему, совсем ослабшему, забраться на дерево! Вдруг увидел подснежники - первая зелень после зимы. Стал рвать их и жевать, рвать и жевать - вроде бы утолил голод. Потом рвал еще и еще - маме и брату. Принес домой, дает уже не встающей с постели матери, она поела и еле слышно сказала: «Ване дай». - «Я много нарвал, хватит и Ване». На подснежниках и держались, пока не пошли одуванчики, крапива, щавель, лебеда - а это уже пища! Так мальчик спас от голодной смерти и себя, и маму с братом.

ВЫЖИВУ, ВЫЖИВУ...

Жизнь потихоньку налаживалась. Федя ходил в школу за пять километров - в обносках, почти босой (впрочем, как и другие ребята тех лет), а после шестого класса дружок сманил его в ростовскую школу ФЗО. Немало было мытарств впереди - и в Кабардино-Балкарии, куда направили весь их выпуск (там шла большая стройка), и позже, когда вернулся в Ростов - мясоконсервная фабрика, вентиляторный завод. Работал он хорошо, его приняли в комсомол, а потом и (18-летним!) в ВКП(б). Вскоре как передового рабочего-токаря его перевели на только что построенный «Ростсельмаш», где он, отличаясь в труде, неплохо зарабатывал, матери с братом посылал деньжонок (они там, в колхозе бедствовали), в вечерней школе учиться стал, занимался в драматической студии при дворце культуры завода, влюбился в красивую девушку Лизу, посвящал ей стихи.

Но однажды после затянувшегося свидания с Лизой проспал и опоздал на работу, на полчаса опоздал, а в проходной отобрали пропуск и в цех не пустили - получилось, прогулял он всю смену. В те дни как раз вышел строжайший указ Президиума Верховного Совета СССР об уголовной ответственности за прогулы и опоздания на работу. Его судили - шесть месяцев принудительных работ! Из ВКП(б) исключили. В тюремную камеру таких бедолаг, как он, натолкали, как килек в банку, спали вповалку на бетонном полу. Не лучше было и в лагере, куда под конвоем увезли их в телячьих вагонах. Нары там - голые доски, работали с охраной в поле, долбили мерзлую землю для железнодорожной насыпи, возили ее в грабарках. Зима, а из одежды - лишь шапка тюремная да рваный бушлат. Простудился Фёдор, крупозное воспаление легких, хрипел, терял сознание. В санчасти не верили, что выживет. А он, едва придя в себя, стал твердить себе: «Выживу, выживу!» Думал о матери, брате - кто, кроме Феди, поможет им?..

МОТЫЛЬКИ-ОДНОДНЕВКИ

В санчасти истек срок его заключения. Март 1941 года. В Ростов вернулся чуть живой, пошел работать в столовую, шинковал там зелень, овощи и откармливался понемногу. Девушку Лизу, увы, потерял, она повстречала другого. А в июне началась война. Его тут же призвали, направили в Буйнакское военно-пехотное училище, через полгода он уже лейтенант. На фронте командовал взводом. А кто в пехоте перед атакой первым отрывается от земли, чтобы вести бойцов в наступление? Командир взвода. Именно они, взводные, чаще всего и погибали первыми. Потому писатель-фронтовик Юрий Бондарев и назвал их «мотыльками-однодневками». Федора пули как-то миновали - раз, другой, третий. Но однажды попал под разрыв снаряда - его контузило и так изранило, искалечило, что после госпиталя определили ему инвалидность и, хотя еще шла война, демобилизовали по чистой. Это было в Тбилиси, там он и остался работать. Преподавал военные дисциплины в техникуме, женился. Галина, жена, только что получила диплом врача и была направлена с санитарным поездом на Запад за ранеными, но добрались только до Львова, война закончилась, и передвижной эвакогоспиталь там же, во Львове, превратился в стационарный. Пришлось и Федору переехать туда.

Ему было тогда 24 года. А сколько всего позади!

...И О ХРУЩЕВЕ ОТОЗВАЛСЯ НЕЛЕСТНО

Во Львове он, как инвалид Отечественной войны получил хорошую квартиру, и работу хорошую получил в транспортном издательстве - заместитель начальника, а через несколько лет и начальник. Вновь вступил в большевистскую партию, ставшую вскоре КПСС, учился заочно в институте на редакционно-издательском факультете, родился у них с Галиной сынишка. Материально были они обеспечены, помогали матери, жившей на хуторе, приходилось посылать ей даже муку, так как в колхозе не было ничего.

Да недолго длилась в львовской семье Пискуновых счастливая жизнь. Когда при Хрущеве «разоблачили» так называемую антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шипилова, в партийных организациях проходили собрания в поддержку такого решения. А Федор Пискунов возьми да и выскажи несогласие с этим, и о Хрущеве отозвался нелестно. Тут же его осудили и быстренько сняли с работы. Устроиться по специальности (редакторской) уже не сумел, куда бы ни обращался - не брали. Именно в эти же дни еще один удар - ушла жена, увлекшись другим. Разлучила его и с любимым сынишкой. Остался один, без работы.

«Видно, и такое надо мне испытать,- успокаивал себя. - Ничего, выдержу. Выдержу!» Он всегда верил в себя, в свои силы, и вера эта ему помогала, спасала. Спасёт и сейчас. Но оставаться во Львове уже не было смысла, надо куда-то уехать. А куда?

Помог случай. Завязалось знакомство с московской журналисткой Кирой Стуковой. Очень друг другу понравились! И подался он к ней в столицу. Там поженились. Счастливым оказался их брак. Сын у них вырос, стал журналистом, сейчас в Америке от нашего телевидения. И внук уже ведет передачи на телеканале Russia Today. Самому Федору в Москве везло: взяли в газету, сначала в институтскую, потом в «Московскую правду», а позже в «Строительную газету» редактором одного из отделов.

Вознаградила жизнь его за все лишения!

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

... На его рабочем столе - портрет Киры, покойной жены, перед ней и пишет он свою родословную. Написать-то для опытного журналиста несложно, а вот как сохранить для потомков - не листочками же? Книжечкой бы, чтоб хранили ее и читали.

- Книжечку и дадим! - говорю ему. - Освоим, как следует, компьютер, принтер, отпечатаем, сошьем, переплетем - все могем!

И вот уже книжка в сто десять страниц готова. «КТО МЫ» - крупно на самодельной обложке. Пусть читают потомки!

- А мы с тобой, Федор, еще поживем - чего бы не жить нам? Все у нас хорошо!